take you like a drug // taste you on my tongue
ask me what i’m thinking about; i’ll tell you that i’m thinking about
❈❈❈
она уже совсем поправилась.
стала себе напоминать ту, прежнюю – дореволюционную; не правда ли, это так странно: теперь всё в жизни придётся делить на очень конкретные отрезки времени, прокладывать между ними железные рельсы путей, по которым её – и иных – будет нести вихрь истории; пожалуй, анастасия куда скорее стала бы фаталисткой, если бы уже неделю не скрывалась во дворце своих бывших подданных под защитой министра-председателя временного правительства россии.
великая княжна его спрашивает: временное?
князь не отвечает долго, даёт ей время – часы, дни – подумать, применить полученные в эмпирике знания; мы не чудовища – шепчет ей львов, устало проводит холодными пальцами по напряжённым венам у висков; и анастасия, наконец, понимает – это действительно так.
они – лишь на время.
пока власть не вернётся к романовым. пока не объявят на всю страну – храбро, безапелляционно: смута закончилась. освобождена столица. приглашается весь добрый-честной народ на земский собор.
но революционеры – не поляки. их не изгнать из собственной страны.
❝
3 марта 1917 г.
петроград.
его императорскому величеству михаилу второму. события последних дней вынудили меня решиться бесповоротно на этот крайний шаг. прости меня, если огорчил тебя и что не успел предупредить. остаюсь навсегда верным и преданным братом. горячо молю бога помочь тебе и твоей родине.
ники.
по правде говоря, она сама себя обманывала; и пока обманывала, михаил александрович метался по своим покоям в гатчинском дворце, пытаясь выторговать себе свободу вне россии – кронпринц вышел из борьбы, не имея на своей стороне никаких весомых сил; разве можно обвинить его в подобном рациональном малодушии?
телеграмма николая была актом прощания – все в царской семье знали, что онкль не может наследовать с тех пор, как коснулся губами белой руки мадам брасовой.
корона лежала у ног князя львова – но она ему была не нужна.
тогда что?..
горничную звали вера; она оставалась единственной нитью с внешним миром во всё то время, пока во дворце отсутствовал временный хозяин – анастасии приходилось быть достаточно аккуратной в разговоре, чтобы не выдать своё происхождение.
сколько теперь стоит верность наёмного слуги?
вера касается её белых прядей с сожалением; волосы немного отросли и засияли медью – теперь же ничего от прежнего цвета не осталось; анастасия смотрит на своё незнакомое отражение, удивительно бледное лицо и думает: как же хорошо, что они с алексеем теперь совсем не похожи.
сначала от нас отрёкся отец. теперь отрекаюсь я.
князь говорит, что поразмыслит. говорит, что для принятия решений нужно время. дарит ей пространство для ограниченной свободы – анастасия верит, что он предложит хотя бы что-то.
иначе ей придётся двигаться дальше – в полное, безусловное, отчётливое ничто.
проходит достаточно времени, прежде чем она решается открыть окно своей спальни – итальянская шумна и беспорядочна, её лихорадит – впрочем, как и всю страну; май привычно холоден для этого города, так что настя аккуратно кутается в пальто князя:
и однажды решается запустить холодные руки в карманы.
выцветшая, старая фотография.
красивая.
заряженный (?) револьвер.
характерный белый порошок
в круглой баночке с наклейкой «stackenschneider».
хотела бы она не знать, что это – но дмитрий павлович
когда-то уже её просветил.
когда георгий евгеньевич входит в свой кабинет (который, казалось бы, должен быть заперт?), анастасия поднимает револьвер, целясь куда-то в переносицу первому министру петрограда.
наблюдает за тем, как меняются эмоции на его холодном лице.
[indent] - вы специально оставили его в пальто? знаете же, что я не умею стрелять.
